Симфония войны Одессы. Часть вторая — Иисус в бомбоубежище

Одесский журналист Дмитрий Жогов исследует музыку и влияние войны на нее. Вторая часть посвящена вокалисту Ярославу Селедцову, который своим творчеством воодушевляет жить с оптимизмом зрителей театра Музыкальной комедии.

Мой дом россияне перекрестили снарядами.

В километре справа ракета ударила в землю во дворе церкви. В километре слева ракета влетела в частный дом. У меня задрожали заклеенные бумагой крест-накрест окна. Собаки яростно залаяли. Хозяйка дома выжила. Ее только порубило осколками стекла. А сам дом сгорел.

В двух километрах впереди моей многоэтажки ударили баллистической ракетой по складам супермаркета. Земля задрожала. Мой дом вздрогнул и просел. Потом он еще несколько дней уходил. Стонал. В стенах словно перекатывались металлические шары.

Позади дома ударило баллистикой. Мои кошки бросились кто куда, а в окно полезли черные клубы дыма. Черное облако в форме задницы висело над нашим районом.

Одесса считается благополучным городом. Городом хранящим Бог. Война почти ее не коснулась. Так говорят.

Разрушение и смерть от прилета ракет здесь редко. Приблизительно раз в два месяца. Теперь чаще.

Но я бы спорил по поводу фразы «город берегущий Бог»

Прилетало в Одесский православный собор в центре города.

В другой раз «шахед» весной убил семью баптистского пастора в такой же многоэтажке, как у меня. И всех людей, живших в подъезде, тоже убило.

Прилетала ракета в мужской монастырь. Монахи бегали с ведрами и тушили пожар. Грохотало в католическом храме.

Были ли дни, когда становилось совсем хреново? Были. И я шептал что-то вроде:

Я только хочу сказать,
Если есть способ, то
Убери эту чашу, потому что я не хочу!
Ария Христа в «Иисус Христос Суперзвезда»

И зажмуривался. И цокали секунды перед прилетом ракеты.

Но потом раздавались взрывы, тревога умолкала я оглядывался и понимал, что город пытается жить своей жизнью. Зализывает раны. Сменяет выбитое стекло. Забирает обломки. Прячет погибших. А потом вообще ходит в театры, на концерты, купается в море. Но война она есть. Всегда.

Взлетающий хлопая крыльями стая птиц ты мгновенно таращишься в небо. Грохнул трамвай на рельсах ты вздрагиваешь. Как у всех одесситов, у тебя ПТСР. Город обычно улыбается, но это улыбка Гуинплена.

Рок-опера, которая заставляет плакать

Сегодня я иду в Музкомедию (Одесский театр музыкальной комедии им. Водяного) на рок-оперу «Иисус Христос суперстар»! Я хочу спросить богочеловека: Господи, зачем ты разрешаешь нас убивать? Почему страдают те, кто верит в тебя? Может, через артиста Всевышний мне возьмет и ответит? Мы в аду?

Все как обычно. Как в мирное время. Медленно-медленно угасал свет. Кашляли, шуршали программами театралы. Предметы становились более контрастными, удлинялись тени. И над сценой вспыхнули на табло буквы: «Иисус Христос суперзвезда». После удушающего зноя блекаутов здесь было прохладно, как вечером в поле.

Есть такое поверье, что все умершие театральные примы собираются на колосниках и сверху смотрят за спектаклями. И оттуда и ползет по театру холод. Приятный женский голос сообщил, что все мы можем смотреть оперу благодаря ВСУ. Подразумевалось, что противовоздушная оборона не дает нас разбомбить, как этого хотелось бы России.

Все мы громко зааплодировали. В России кстати оперу «Иисус Христос суперстар» назвали «издевательством и насмешкой над христианством» и в Ростове даже настояли, чтобы ее запретили.

Затем голос объяснил, что если объявят воздушную тревогу, нужно спешно пройти в бомбоубежища. Если тревога будет длиться долго, то спектакль либо перенесут на другой день, либо отменят. Я грустно подумал, что баллистическая ракета улетает из Крыма три минуты. За это время мы можем дойти до выхода из театра.

Затем началась сама рок-опера.

Я уважительно отношусь к тем маститым критикам, которые гордо и мастерски пишут: Он исполняет арию Ирода слишком театрально во вред собственно вокалу! Это искусственное разъединение оперы на слушание и наблюдение. А это – умышленное нарушение оперного синтеза!

Нафиг хитроумных критиков. Меня это задело? Я на полтора часа выпал из гадской повседневности? Да. Идите нафиг все критики седые и суровые.

Я забыл о воздушной тревоге. Рок опера вливалась в меня, грохотала барабанами в такт сердцу и пронзила гитарным соло, растекалась по телу.

Я страдал вместе с Иудой, глядя на его агонию и борьбу с внутренними демонами, я мучился с Христом, который не мог исцелить всех прокаженных. Они пели каждую ноту с убежденностью, содержанием и страстью. Музы совсем не молчат, когда грохочут пушки. Просто они становятся валькириями. Их крик пронзительный.

И тут меня накрыло. Где-то через 10 минут после начала я плакал и задирал лицо. Чтобы никто не видел. А я плакал за то, что может прилететь ракета и похоронить нас, плакал за погибшими в театре в Мариуполе, закатанными в асфальт. По девочке, которая погибла на Таирове. По Кире. За заваленной стенами семьи баптист. За нашими бойцами в жарких окопах.

Многие мои знакомые считают, что мы живем в аду. Сами того не зная. Это время, постоянный душный страх, жара, тьма, – мол, плата за грехи наши.
Но в аду нет места опере «Иисус Христос суперстар». Так что все-таки это не ад.

Когда весь зал поднялся в овации, по многим глазам я увидел, что многие ревели так же, как и я.

Встреча с Иисусом

Я шел за кулисы к Иисусу воображая, что актер после тяжелых сцен с бичеванием и распятием устал. Как Шаляпин перед ролью Мефистофеля неделю молился, а после спектакля ехал и исповеднику. Но Спаситель был весел и его от меня утащили какие-то девушки фоткаться.

– Минутку! – крикнул он, смеясь.

Я сразу отметил, что ему не было 33 лет. Так и оказалось. Он был рад и доволен тем, что публика устроила овацию. Его зовут Ярослав Селедцов и рассказывает, что в мае этого года тревога застала его на сцене в полном наряде в тунике и в терновом венце.

– Тревоги были и во время исполнения первого и второго акта. Занавес сразу закрывается. Мы знаем правила и инстинкт самосохранения работает и бежишь, летишь в бомбоубежище. Помню этих изуверов всеми «незлым, тихим словом», но не вслух. Я ведь в образе.(

– А вы верующий человек?

Ярослав: Сложно «работать» такой спектакль не веря. Да, я верю.

— Что вы почувствовали, когда узнали, что взорван, разрушен театр в Мариуполе вместе с людьми?

– В театре работали знакомые, с которыми я вместе учился в консерватории. То, что произошло это кощунство, великая трагедия. Горе. Трудно об этом говорить. Не нужна агрессору культура. Но мы знаем, что все войны истекают. И свет восторжествует тьму.

– Я вангую, что под этой статьей в комментариях напишут, что, мол, не время по спектаклям ходить! Не пора радоваться!

Ярослав: «Вы были свидетелем того, что зрителю это было нужно. Но, несмотря на то, что сегодня рабочий день были и «воздушные тревоги», публике очень нужен театр. Иисус умер на кресте, чтобы мы жили».

И наши бойцы хотят, чтобы мы жили.
А из театра многие ушли воевать. Есть, конечно, и добровольцы. Некоторые уже вернулись. Понятно, что всем необходимо пройти адаптацию.
Сидеть в окопе, а потом выйти на сцену это тоже стресс.
От аплодисментов вздрагиваешь. Задание актеров помочь и поговорить вовремя. Успокоить.

Ярослав тогда тоже чуть не погиб от русской ракеты.
– Я со своей невестой гулял. Мы шли в торговый центр за носками с цветным принтом. У нас был прилив нежности, и мы стали обниматься, целоваться на улице. Мы радовались, что мы друг у друга. И мы задержались. А потом и случился прилет. Вот так. Смысл в том, что любовь спасла жизнь двух людей и в том, что Россия избавляет нас от простых человеческих ценностей и потребностей, Любовь спасет мир!

Ярослава у театра ждала его девушка с крохотной собачкой. Ярик переоделся, сбегал в душ и ничуть не отличался от других одесских ребят. Не верилось, что час назад ему устилали путь пальмовыми листьями и пели осанну.

Лишь на лбу следовал от тернового венца.

Дмитрий ЖОГОВ.